sontucio в Записки сумасшедшего. Часть 3.Продолжаю публиковать дневник человека прошедшего советскую спец больницу.
Врачи.
О врвчах расскажу подробнее. Подобед Владимир Семенович - “Боксер”.
Заведующий нашим отделением. Кухаренко Николай Владимирович - “Пони”. Кожевников Валерий Иванович - “Клоун”.
«Тяжелая» работа врачей №досуг» врачей
Большую часть времени врачи этой больницы бездельничали на отделении. Если это было лето, то они приходили на работу к 9 часам, а в 12 часов, их не было на отделении, они приходили с волейбольным мячом или с ракетками для бадминтона или пинг-понга. До конца 1984 года у “Боксера” Подобеда Владимира Семеновича - заведующего, страстного любителя шахмат собирались в кабинете целая куча врачей и проходили шахматные баталии. Так продолжалось каждый день.“Клоун” - Кожевников Валерий Иванович любил заниматься чтением литературы, очень часто я не мог сразу получить ту литературу, которую привезла мне моя мама. Если кому-то из больных приходили бандероли с журналами и газетами, то врачебный кабинет превращался в читальный зал, и пока эти журналы врачи не прочитывались, больной не получал свою литературу. Николай Владимирович - "Поник” (он был ростом, как говорится “метр с кепкой”) чаще всего любил ухаживать за своими усами перед зеркалом и любил скитаться по другим отделениям по друзьям и в поисках невест. Порой, какой-то больной просится к врачу, а ему, санитар-зэк отвечает, что они заняты и не смогут принять. Когда заведующий отделением - “Боксер” был в отпуске, то оставшиеся врачи делали всего один обход в неделю, вместо трех раз и их вообще не было видно на отделении.
Выписная комиссия
Комиссия была в этой спецбольнице 2 раза в году - осенью и весной, это было, как “пришествие Христа на землю”. Только где-то за месяц до комиссии, врачи обложившись личными делами больных, строчили что-то, выдумывая все, чтобы заполнить личное дело больного. Нам ничего не говорили, когда будет комиссия, и кого выпишут. Все ломали голову и мучились от мысли, когда и кого выпишут. Выписывали обычно от 2 до 4 человек. Старались выписать самых тяжелых больных, успокоив их сильной дозой лекарств. Ведь с тяжелобольными было очень много хлопот. Спокойные больные сидят и сидят, и нет забот ни врачам, ни медсестрам. До появления первой партии москвичей, белорусы находились в этой больнице по 8-10 лет. Практически у всех больных был один и тот же диагноз - вялотекущая шизофрения, который ставили врачи почти всем на отделении, хотя это было не так. Бумага все выдержит!
Врачи, вызвав к себе в кабинет больного, задавали одни и те же вопросы: то почему у вас какая-то навязчивая идея, то почему вы не веселы, то говорили, что вы упрямы - упрямство наказуемо. Но неужели они не понимали, что постоянно счастливым может быть только слабоумный, особенно находясь в этих стенах, в такой обстановке и вдали от родного дома. Излюбленным наказанием были инъекции, кололи барбитураты, накачивали аминазином, некоторым применяли инсулин, средство способное привести в коматозное состояние. Подчас больного кололи в задницу до тех пор, что уже иголка от шприца не входила в тело, и на заднице образовывались шишки, которые очень долго рассасывались. Больные, которые поступали на психиатрическую спецбольницу часто после нескольких лет, просидевшие в этих стенах, перед самым отъездом не узнавали своих вещей: во-первых, одни вещи были изъедены молью, порой дотла и очень часто многие хорошие вещи были разворованы и заменены каким-то рваньем. Ведь многие больные приезжали на эту психиатрическую спецбольницу в очень плохом состоянии (завернутые), порой, не соображая, что происходит вокруг. Потом они не могли вспомнить, что у них было из вещей. А этим пользовались медработники, которые были, ответственны за это.
«Специалисты – врвчи»
Одна из медсестер, проработавшая до этого тридцать лет на вольной больнице и имеющая большой опыт так отзывалась о врачах: ”... что они могут понимать в психиатрии, эти - хирурги, терапевты и гинекологи ...”.
На всей этой психиатрической спецбольнице, на четырех отделениях было всего четыре психиатра из двенадцати врачей, а остальные кто что. Они работали, как психиатры, но ни чего не понимали в этом. Врачами на нашем отделении были - один терапевт, второй - хирург, а третий - невропатолог. Одна врач - Дина Павловна, пришедшая к нам из поликлиники, проработавшая у нас где-то полгода, бегала все время с медицинскими справочниками, чтобы узнать, что назначить больному и какая болезнь у больного. Шли в эту спецбольницу работать врачи, чтобы подзаработать, ничего не делая или те, кому надо было заработать пенсию повыше, так как ставки были выше и плюс платили надбавку за вредность.
Среди больных ходила поговорка про врачей, которую сказал один из больных (Саша Совца) в лицо врачам на обходе: ”. За этими белыми халатами вы не скроете свои черные души...”
Если бы не заведующий нашего отделения, дисциплины у медперсонала не было бы никакой, но один в поле не воин. Последние годы он стал стараться, чтобы, санитары-зэки не распускали руки, но что он мог сделать один.
Врач, которую знали и уважали все больные
В этой психиатрической спецбольнице были не только плохие врачи. Была еще врач, о которой говорили на всех отделениях, которую все больные уважали и как человека и как врача - специалиста в психиатрии. Раньше она была главврачом этой психиатрической спецбольницы. Она была очень добра к больным, не терпела никакого беспредела со стороны санитаров-зэков и сразу убирала этих нарушителей из отделения. При ней не разворовывались продукты из кухни (во время ее дежурства), она разрешила иметь больным гитару, и баян, как развлечение. Вообще подход у нее был очень человечный, то, как она вела себя с больными. Она до комиссии говорила больным, кого собираются выписать, или старалась посеять какую-то надежду в душу больного. После комиссии, она сразу говорила, кого выписали, чтобы больной зря не терзался от мыслей - какие результаты комиссии, поедет ли он домой. Все больные, которые сталкивались с этим врачом в прошлом, отзывались о ней только хорошо, и так как она была заведующей третьего отделения, старались попасть на это отделение правдами и неправдами. Практически это было невозможно и только нескольким больным повезло.
Могу рассказать один случай, произошедший со мной, о том насколько она была хороший специалист, как медик и человек. Где-то в октябре - ноябре 1983 года меня сильно замучил желудок - обострился гастрит - был сильный понос. Она хотя и была на нашем отделении очень редко, только когда дежурила, вечером заходила на наше отделение, делая обход. Во время одного из обходов, это было поздно вечером, после отбоя, заглянув в глазок и посмотрев на меня, попросила санитара-зэка открыть дверь.
Когда он открыл дверь, она подозвала меня и спросила, что у меня болит, почему я такой худой и бледный. Мой лечащий врач этого всего не видел, хотя приходил с обходом, каждые два дня и видел меня с расстояния метра. Она же видела меня до этого месяца четыре назад, смогла заметить изменения через дверной глазок размером 7 х 15 см. Когда я сказал, что у меня боли, она сразу же записала меня к терапевту. Вообще она разговаривала с больным человечно, с сочувствием, а не с позиции силы, как другие врачи. Это притягивало к ней и хотелось открыть ей всю душу. Фамилия этого ВРАЧА - КИВАЧ ЛАРИСА СЕРГЕЕВНА.
На нашем же отделении скрывали, когда будет комиссия, кого, предоставляют на выписку и до последнего дня, пока вечером не выдавали личные вещи, больной не знал, выписали его или нет. Все больные на отделении ходили и думали, кого выписали. Нашим же врачам скажи только о какой-нибудь боли, у них всегда был готов только один ответ - можем выписать аминазин. Это было универсальное средство от всех заболеваний. Какой беспредел творился в больнице, я описываю ниже, как издевались и унижали больных санитары-зэки.
Корпусной
Грозой всей этой психиатрической спецбольницы был корпусной - “Тихонович” - Иван Тихонович Петровский в звании старшего сержанта, его боялись даже наши врачи, хотя они были в звании капитана все трое. Если кто-то, из поступающих больных не понравился корпусному, при поступлении, он говорил санитарам-зэкам, чтобы они “подмолодили” (избили) этого больного. Они, отведя его в душевую, избивали его там. Корпусной вообще был, озлоблен на всех и на все.
Тихонович каждый день по несколько раз приходил на отделение: первый раз, он приходил с бугром и двумя санитарами-зэками. Они простукивали большим деревянным молотком все решетки на окнах: в камерах (палатах) и на коридоре, чтобы проверить, не перепилены ли они. Это было часов в 8 утра, потом он еще несколько раз заходил на отделение, и проходя вдоль палат (камер) заглядывал во все глазки. Если он увидел в глазок, что кто-то из больных подошел близко к окну, то сразу же санитары открывали двери этой палаты, и этот больной отправлялся на уколы аминазина.
Садисты – санитары зэки
Из санитаров-зэков самым жестокими, которые запомнились больным и которых вспоминали не один год были: Илюшонок - который, как бригадир устроил массовое побоище в конце декабря 1979 года, под его руководством были, избиты двести больных двух отделений; Матвеев из Витебской области, который сам глотал таблетки теофедрина, доставая, их у медперсонала и всегда находился в “приподнятом” состоянии. Которому доставляло особое удовольствие устроить кого-то из больных на уколы аминазина - это было, как какое-то развлечение.
В 1984 году освободился санитар-зэк Ковалев, он ненавидел больных. Чуть ли не ежедневно он оскорблял и избивал больных. Однажды он насыпал во время обеда больным в щи битого стекла. Как у него хватило ума вообще до такого додуматься? Хотя об этом узнали врачи, но ему за это ничего не было. Еще были два брата - близнеца - Соколовы, из Орши, которые в издевательствах над больными старались перещеголять друг друга.
Приятно ли было слышать больным от всех этих преступников такие слова, когда они, войдя в камеру (палату) говорили: ”... Эх, мне бы сейчас автомат, я бы положил вас всех в один ряд”. За все эти страшные годы такое я слышал много раз и не от одного зэка-санитара. Откуда у людей такая ненависть к больным людям?
Очень часто, санитары-зэки найдут какую-то жертву (козла отпущения) из больных, в наблюдательной палате и издеваются над ним. Откроют дверь в палату, ударят больного по бокам, и сразу же выскочив за дверь, захлопнут ее. По всему отделению раздается страшный душераздирающий крик и, хотя тебя не бьют, все равно в душе все переворачивается, и волосы встают дыбом.
Пока медсестра выскочит из сестринского кабинета, пока откроет решетку, которая отделяет врачебные кабинеты от палат. За это время все успокаивается, и она не может понять, что случилось. Очень часто санитары говорили медсестре, что виноват сам больной, что он лезет к ним драться или лезет драться к кому-то из больных. Хотя этого и не было.
За это пострадавшему кололи аминазин, да еще делали окутку, то есть, раздевали догола, заворачивали в мокрую простыню, смоченную ледяной водой, потом заворачивали в клеенку, а потом обвязывали крепко все тело, жгутом. Когда высыхает простыня, то тело так стягивает, что больной испытывает страшную боль. Или еще как наказание, колют под лопатки - сульфазин. Это средство выдумали еще фашисты во время войны. Это сера, настоянная на чем-то, ее, подогревают, а потом вводят под лопатки. После чего у больного поднимается температура до 39 - 41 градуса и он испытывает сильную боль. Избивать больных санитары любили, для них это было, как развлечение. Порой, задумываясь над тем, что они делают, удивляешься, для чего их сажали в тюрьму, ведь тюрьма должна перевоспитывать, а здесь воспитывались будущие садисты.
Об этом я не раз говорил врачам, но они никак не реагировали. Очень часто 18 летний санитар-зэк избивал 60 летнего старика. Как у него поднималась рука? Санитаров сменилось за пять лет целая куча, так как им давали срок по пять - семь лет, а через год - полтора их уже не было. Они уходили “на химию” - стройки народного хозяйства. У каждого был свой характер, но все они приходили на отделение очень тихими и забитыми в первые дни, после тюремной камеры. Потом видя, как безнаказанно избивают больных другие санитары, они входили во вкус и делали то же самое, показывали себя, как садисты, беря пример с тех санитаров, которые были перед ними. Они трансформировались на глазах.
«Умное» замечание медсестры
Однажды в 1984 году, летом, поступил повторно в эту психиатрическую спецбольницу один больной, который уже был в нашем отделении. Я не припомню его фамилию. Медсестра Мариничева Раиса Ивановна 1947 года рождения, когда мы сидели в столовой и обедали, сказала: ”Я бы вас всех, больных, держала бы здесь пожизненно“.
Я обернулся и сказал ей на это: ”Ваших бы детей сюда, чтобы они пережили и перетерпели бы то, что нам приходится терпеть. А вы бы пережили и прочувствовали то, что чувствуют наши матери, жены и сестры ”.
Она сразу же испуганно сказала: ”Ой, не дай бог”. Я ответил, что надо думать, о чем говорить, и как только язык поворачивается говорить такое. То, что она сказала, показывает, что она была не далекая и не очень умная, как человек. “ Козла отпущения всегда пытаются скрутить в бараний рог”.(журнал “Крокодил ”)
Обыски – шмоны
Как больные устали в этой больнице от шмонов - обысков. Каждую неделю в отделении у больных проводился шмон. Приходит бригада санитаров-зэков человек четырнадцать, под предводительством корпусного Тихоновича. Выгоняют поочередно каждую палату в коридор, строят больных в линеечку, обыскивая каждого. Зэки ощупывали каждого больного, прощупывая, каждый шов на одежде, осматривая носки, тапочки, вообще все, что можно осмотреть, потом нас загоняли в туалет. После этого начинали шмонать палату, перерывая все в ней. Разбирали кровати, перерывали все тумбочки, ощупывали подушки, и матрасы и простукивали решетки на окнах.
Не дай бог, у тебя найдут листок бумаги, огрызок карандаша или полиэтиленовый пакет. Сразу же назначат уколы аминазина на неделю. Мы отдыхали от этого только тогда, когда Тихонович уходил в отпуск, так как другие корпусные были не так глупы, чтобы искать что-то. Ведь из отделения мы никуда не выходили, войдя при поступлении, и выходя уже после выписки по дороге, домой. Это была, как “крытая” тюрьма.
Врач – садист
Мой лечащий врач - Кожевников Валерий Иванович - “Клоун” поступал, как садист, не только по отношении к моей маме и ко мне, а и к другим больным. Он был очень жесток и к больным и к их родителям. Вместо того чтобы вселить какую-то надежду в сердце матери, у которой болит сердце о своем сыне, он во время бесед с моей мамой, после нашего свидания с ней, наговаривал ей страшные небылицы про меня. Она, приехав, увидев меня и обрадовавшись, после встречи с ним вся в слезах уезжала домой. Еле-еле добираясь, домой из Могилева, она очень часто попадала в реанимацию, так как у нее из-за переживаний обострялся диабет, и случалась диабетическая кома. Получая, после нашего свидания письмо я удивлялся, почему моя мама пишет мне о том, чтобы я не психовал и не злился. В 1984 году, в мае, месяце, на свидании со своей мамой, я спросил у нее, почему она это все пишет, так как я веду себя ”тише воды и ниже травы”.
Я ей стал объяснять, что я, будучи бригадиром группы, в которой 50 человек, уже три года не мог вести себя иначе, так как меня сразу же сняли бы с работы и закололи бы уколами аминазина. Я дорожил своей работой, в работе быстрей проходило время, и не лезла в голову тоска о доме. Мне ведь только одному из отделения доверяли ножницы, и я имел свободное передвижение по отделению. Мама ответила, что врач говорит, что я очень злой, что мне еще долго надо лечится в этих стенах. Хорошо, что на свидании была медсестра, которая знала меня с первого дня и видела все своими глазами, какой я. Она сказала моей маме, чтобы она больше не разговаривала с врачом и не верила всей этой клевете, так как меня бы не допустили к работе, если бы я был таким. После всего этого, что я узнал, на следующий день, я попросился к заведующему отделением на прием, на врачебном обходе. После обхода, санитары-зэки открыли дверь камеры, вызвали меня и отвели к нашему заведующему отделением. В откровенной беседе я рассказал ему все об этом.
Я сказал, что мой лечащий врач планомерно убивает мою мать. А меня же уже 4,5 года закармливают аминазином, хотя я и не нарушаю режим, и все эти годы был бригадиром. Сказал ему также правду, что я не принимаю, а выбрасываю таблетки аминазина. Настоящих нарушителей режима так не пичкают лекарством, как меня, хотя я являюсь бригадиром всех работающих больных. Моему врачу попало за это и, наконец, спустя 4,5 года мне отменили аминазин, которым мой лечащий врач решил закормить меня. Подчас подерутся два больных, наставят друг другу синяков, а им сделают разовые уколы. Мне же он назначал уколы недели на две, не менее. Однажды к больному - Саше Совцу приехала его мама - Клавдия Афанасьевна, проделав семьсот километров с сумками в руках, а он не дал свидания. Ей тяжело старой и больной пришлось возвращаться назад домой, не повидав своего сына.
Пару слов о сеье – за что я был наказан
Расскажу несколько слов о себе, за что меня несколько раз наказывали и назначали лошадиную дозу уколов аминазина. Это случалось неоднократно, и мой лечащий врач искал малейшую зацепку, чтобы придраться и наказать меня. Однажды, когда я был в умывальнике на меня стал материться и оскорблять санитар-зэк, лет семнадцати от роду. Я ему сказал, что он сопляк и что я ему гожусь в отцы, так как его возраст всего 17, а мне 37. Он мне пригрозил, что я об этом пожалею, и сразу же побежал к моему лечащему врачу. Врач вызвал меня, и говорит: ”Как ты мог назвать сопляком санитара - он же твой начальник, я же не называю заведующего отделения как-то”. Я ему ответил, что не уверен, что его оскорбляет заведующий отделения. За это мне две недели кололи аминазином. Второй раз назначил аминазин тот же врач, только за то, что я в письме своей маме написал, что прошу у нее прощения, что приношу ей столько забот и хлопот, и за это я был опять наказан двухнедельным курсом аминазина. Врач сослался на то, что у меня вроде бы депрессия. В третий раз, уже в конце моего срока нахождения в этом аду мой лечащий врач опять постарался меня наказать. Однажды во время приема лекарств ко мне в рот пытался залезть своими грязными пальцами санитар-зэк, я не дал ему это сделать. Тогда они вдвоем с другим санитаром пытались вытащить меня в коридор, чтобы избить. Но за меня вступились все больные, вся палата. И медсестра об этом записала в журнал наблюдений, что произошло ЧП.
Наутро меня вызвал мой лечащий врач “Клоун” - Кожевников Валерий Иванович - он замещал в это время заведующего отделением (заведующий отделением был в это время в отпуске) и сказал, что я ”АССОЦИИРУЮСЬ ” с больными против санитаров, назначил мне двухнедельный курс аминазина и перевел в наблюдательную палату.
Где он вообще нашел такое заумное слово?
“Чаще всего расплачивается тот, с кого и взять нечего”. (журнал “Крокодил”)
На мое счастье, через день пришел из отпуска заведующий отделением и во время обхода, увидел меня в наблюдательной палате. Он спросил о том, как я попал туда. Я рассказал ему все, он сразу же отменил мне уколы аминазина и после обхода пришли санитары, и перевели меня назад в свою палату. Моему лечащему врачу за это опять попало. Конечно, я не ангел и у меня бывали стычки с кем-то из больных из-за взаимной неприязни за эти страшные годы, но это было очень редко.
Нелегальная переписка
Однажды, где-то в 1981 году я достал стержень от авторучки и пару листочков папиросной бумаги. Вот тогда я и написал свое первое письмо на волю, в котором описал беспредел, творящийся в этой психиатрической спецбольнице. Писал я его или поздно вечером или рано утром, лежа под простыней на кровати, чтобы ни в коем случае никто не увидел, то что, я делаю, так как было очень много “кукушек”, среди больных. Очень сильно пришлось поломать голову о том, как передать письмо маме. Нелегальное письмо представляло собой маленький комочек, завернутый в целлофан и обвязанный нитками. Во время свидания мне удалось сказать пару слов о письме, маме и я смог во время поцелуя передать его ей. Так родилась еще одна ”белорусская подпольщица”.
Так я передавал свои нелегальные письма на волю, в которых описывал тот беспредел, который творился в этой психиатрической спецбольнице. Благодаря этим письмам к нам в спецбольницу приезжали комиссии из Минска и Москвы - из МВД. Хотя эти комиссии не делали погоду, но все-таки врачам попадало за недостатки, которых было очень много. Врачи догадывались о том, через кого идет информация на волю о беспределе, но поймать меня так и не смогли.
Что мне готовила судьба
Однажды, написав одно из нелегальных писем, самое большое из всех, и одно из последних, я приготовился к свиданию, но я не знал какое ждет меня испытание ! Оказалось, что один из больных - “кукушка” - по фамилии Драб, он заметил, что я писал письмо и успел сообщить об этом врачам или санитарам.
Друзья могут быть фальшивыми, а враги настоящими.
(журнал “Крокодил”.)
Когда пришел вольный санитар на отделение, чтобы забрать меня на свидание, то санитар-зэк, открыв камеру, вызвал меня на коридор. Мы с вольным санитаром, пройдя решетку, подошли к двери, за которой была лестница, ведущая вниз из отделения на улицу. Санитар открыл дверь, а за дверью я увидел двух санитаров-зэков и корпусного Тихоновича. Он сказал: ” Ну, что, идешь на свидание - это хорошо ”. И они, пропустив меня, вперед стали спускаться со мной на первый этаж, где у нас была баня. Заведя меня в предбанник, они сказали, чтобы я раздевался догола. Сердце мое оборвалось, я побледнел, и стоял, ни жив, ни мертв. Я разделся, а санитары стали ощупывать мою одежду, носки и тапочки с остервенением, несколько раз. Не найдя ничего, Тихонович сказал, чтобы я одевался и так сказал санитарам-зэкам: ”Видно он ошибся”.
Я не буду описывать, где находилось письмо, это не столь важно. Видимо, есть бог на белом свете, который спас мою жизнь, потому что, найдя это письмо, меня бы избили до полусмерти, и я бы очень долго не попал бы ни на какое свидание, а может быть, меня бы закормили лекарствами. Тяжелые это, конечно, воспоминания, не просто так на моей голове появились седые волосы. В конце концов, однажды меня вызвал к себе заведующий отделением и сказал так: ”Если к тебе будут приставать санитары - оскорблять или пытаться избить, сообщи мне. Я уберу этого санитара, а не пиши свои нелегальные письма на волю и не сообщай своей маме”. Очень часто потом больные просили меня, чтобы я помог убрать зарвавшегося зэка-санитара, который начинал издеваться над больными
Мой ангел-хранитель.
Теперь о самом главном- о моей маме
Моя мама была моим ангелом хранителем. Ей я кланяюсь низко в ноги. Если бы не она, я бы не выжил в этом АДУ. Я обязан ей всей своей жизнью. Сколько сделала она для меня трудно описать, но я постараюсь описать хотя бы часть того. Откуда находила она силы на поездки? Ей был уже седьмой десяток, и она была тяжело больна: гипертония, сахарный диабет и больное сердце, так как у нее было предынфарктное состояние. Неоднократно после этих поездок на эту спецбольницу она попадала в реанимацию, так как у нее был сахарный диабет, и наступала кома. Ведь уровень сахара в крови доходил до 486 % , а норма была 100 %. Не один раз, ее находили в квартире без сознания соседи и отправляли на скорой помощи в больницу. Ведь у нее нервы были тоже на пределе, да еще мой врач рассказывал ей разные кошмары, и она не выдерживала этого.
Огромное спасибо всем этим добрым людям - моим соседям, которые сберегли и сохранили ее до моего приезда. Сколько слез было пролито моей мамой, и, сколько бессонных ночей она провела из-за меня. Сколько горя принес я ей из-за того, что произошло. Сколько инстанций пришлось ей обойти, сколько порогов оббито ею, во, сколько мест она писала письма, чтобы хоть как-то помочь мне. Где она только не была: в МВД, в Комитете Советских Женщин на приеме у Терешковой, которая очень жестоко обошлась с ней; в медицинском управлении МВД, писала Главному психиатру г. Москвы Рыбкину, Главному психиатру Казанцеву В.Д. и в другие инстанции. Но везде начальники были, безучастны к ее просьбам. Прикрываясь партийными билетами, они строили только свои карьеры и ждали взятку побольше, но что могла дать им бедная больная женщина, которая была на пенсии и получала гроши. Она экономила на всем, недоедала и недопивала, чтобы хоть что-то привезти мне.
На мизерную пенсию она старалась купить как можно больше продуктов, чтобы я не нуждался ни в чем в этой спецбольнице. (Об этом я узнал уже, выйдя из психиатрической спецбольницы - мне это рассказали мои соседи, как ей тяжело жилось без меня.) Тяжело больная, на пределе своих последних сил, она приезжала ежемесячно в Могилев из Москвы, чтобы увидеть меня на свидании в течение сорока минут и в тот же день ехать домой. Проделывая без сна и отдыха полторы тысячи километров.
Она везла за спиной целый рюкзак с передачей, как турист. Но самое главное было для нее увидеть меня - это была для нее самая большая радость. То же самое было и для меня. Свидание было для нас, как великий праздник. Я просил ее не приезжать так часто и не везти столько продуктов, но она не слушала этого. В мае 1983 году ей на свидании сделалось плохо, и у нее на свидании отнялись ноги. Я просил в письмах своих родных, чтобы они не пускали ее в эти поездки. Но она ни кого не хотела слушать. Иногда что-то не принимали, и ей приходилось везти это назад. Она привозила не только продукты, но и духовную пищу - журналы и газеты, которые я выписывал на дом. Если бы не газеты и журналы, я бы отупел там до предела.
То, что делала моя мама для меня - это был героизм, даже больше. Не знаю, как назвать это! Первый раз моя мама приехала ко мне в январе 1980 года, почти сразу же после моего поступления в эту психиатрической спецбольницу из Москвы, из Бутырской тюрьмы, но в первый раз ей страшно не повезло, так как начался карантин из-за гриппа, и никому не давали свидания. Проведя бессонные ночи, она уехала назад ни с чем, так и не повидав меня, проделав 800 километров в одну сторону. Ведь она не видела меня до этого полгода. Она привезла передачу мне, но это было не самое главное ни для меня, ни для нее. Главная радость для нас была увидеть друг друга.
Тяжелая травма моей мамы
Один раз произошел УЖАСНЫЙ СЛУЧАЙ: В одно из наших свиданий с моей мамой, я вошел в комнату свиданий, сопровождаемый вольным санитаром. Моя мама сидела на скамейке, как всегда и ждала меня. Когда мы поговорили с ней, и наше время свидания истекло, санитар принял и проверил мою передачу. Я встал, взял корзинку с передачей и собрался идти. Встала и моя мама, но вместо того, чтобы идти, она стала прыгать на одной ноге. Я спросил у нее, что случилось, но не получил вразумительный ответ. Она ответила, что сильно ударила ногу, и нам пришлось расстаться, так как меня торопил санитар. Но в письме, полученном, впоследствии из дома, я узнал от родных, что она сломала ногу в двух местах.
Вот что произошло: Мама опаздывала на поезд, чтобы ехать ко мне, в Могилев. За спиной у нее, как всегда, был рюкзак с передачей, а в руках сумка. На Белорусском вокзале, в Москве в это время был какой-то ремонт, и вся площадь была перекопана. Она очень торопилась на поезд, попала ногой в какую-то яму и сломала ногу. Сломав ногу и пересиливая страшную боль, она попрыгала на вокзал к вагону. Доехав до Могилева, ей пришлось еще прыгать на трамвай или автобус, чтобы доехать до тюрьмы, которая находилась на окраине Могилева. Наша психиатрическая спецбольница находилась на территории этой тюрьмы. Где-то месяц она не приезжала, а потом стала приезжать еще несколько месяцев на костылях и с ногой в гипсе, так как у нее из-за диабета и возраста кость срасталась медленнее, чем у здорового человека. Я просил ее не приезжать, но она не обращала внимания на мои просьбы.
Как это можно назвать - САМООТВЕРЖЕННЫЙ ГЕРОИЗМ или ЕЩЕ как?
И сегодня спустя семь лет после ее смерти соседи восхищаются ее подвигом. Какая она была мать, как она любила меня. НА ТАКОЕ СПОСОБНА ТОЛЬКО НАСТОЯЩАЯ МАТЬ! Еще раз хочу сказать для тех, кто не понимает, что ближе матери нет ничего. Никто не заменит ее.
Врачи.
О врвчах расскажу подробнее. Подобед Владимир Семенович - “Боксер”.
Заведующий нашим отделением. Кухаренко Николай Владимирович - “Пони”. Кожевников Валерий Иванович - “Клоун”.
«Тяжелая» работа врачей №досуг» врачей
Большую часть времени врачи этой больницы бездельничали на отделении. Если это было лето, то они приходили на работу к 9 часам, а в 12 часов, их не было на отделении, они приходили с волейбольным мячом или с ракетками для бадминтона или пинг-понга. До конца 1984 года у “Боксера” Подобеда Владимира Семеновича - заведующего, страстного любителя шахмат собирались в кабинете целая куча врачей и проходили шахматные баталии. Так продолжалось каждый день.“Клоун” - Кожевников Валерий Иванович любил заниматься чтением литературы, очень часто я не мог сразу получить ту литературу, которую привезла мне моя мама. Если кому-то из больных приходили бандероли с журналами и газетами, то врачебный кабинет превращался в читальный зал, и пока эти журналы врачи не прочитывались, больной не получал свою литературу. Николай Владимирович - "Поник” (он был ростом, как говорится “метр с кепкой”) чаще всего любил ухаживать за своими усами перед зеркалом и любил скитаться по другим отделениям по друзьям и в поисках невест. Порой, какой-то больной просится к врачу, а ему, санитар-зэк отвечает, что они заняты и не смогут принять. Когда заведующий отделением - “Боксер” был в отпуске, то оставшиеся врачи делали всего один обход в неделю, вместо трех раз и их вообще не было видно на отделении.
Выписная комиссия
Комиссия была в этой спецбольнице 2 раза в году - осенью и весной, это было, как “пришествие Христа на землю”. Только где-то за месяц до комиссии, врачи обложившись личными делами больных, строчили что-то, выдумывая все, чтобы заполнить личное дело больного. Нам ничего не говорили, когда будет комиссия, и кого выпишут. Все ломали голову и мучились от мысли, когда и кого выпишут. Выписывали обычно от 2 до 4 человек. Старались выписать самых тяжелых больных, успокоив их сильной дозой лекарств. Ведь с тяжелобольными было очень много хлопот. Спокойные больные сидят и сидят, и нет забот ни врачам, ни медсестрам. До появления первой партии москвичей, белорусы находились в этой больнице по 8-10 лет. Практически у всех больных был один и тот же диагноз - вялотекущая шизофрения, который ставили врачи почти всем на отделении, хотя это было не так. Бумага все выдержит!
Врачи, вызвав к себе в кабинет больного, задавали одни и те же вопросы: то почему у вас какая-то навязчивая идея, то почему вы не веселы, то говорили, что вы упрямы - упрямство наказуемо. Но неужели они не понимали, что постоянно счастливым может быть только слабоумный, особенно находясь в этих стенах, в такой обстановке и вдали от родного дома. Излюбленным наказанием были инъекции, кололи барбитураты, накачивали аминазином, некоторым применяли инсулин, средство способное привести в коматозное состояние. Подчас больного кололи в задницу до тех пор, что уже иголка от шприца не входила в тело, и на заднице образовывались шишки, которые очень долго рассасывались. Больные, которые поступали на психиатрическую спецбольницу часто после нескольких лет, просидевшие в этих стенах, перед самым отъездом не узнавали своих вещей: во-первых, одни вещи были изъедены молью, порой дотла и очень часто многие хорошие вещи были разворованы и заменены каким-то рваньем. Ведь многие больные приезжали на эту психиатрическую спецбольницу в очень плохом состоянии (завернутые), порой, не соображая, что происходит вокруг. Потом они не могли вспомнить, что у них было из вещей. А этим пользовались медработники, которые были, ответственны за это.
«Специалисты – врвчи»
Одна из медсестер, проработавшая до этого тридцать лет на вольной больнице и имеющая большой опыт так отзывалась о врачах: ”... что они могут понимать в психиатрии, эти - хирурги, терапевты и гинекологи ...”.
На всей этой психиатрической спецбольнице, на четырех отделениях было всего четыре психиатра из двенадцати врачей, а остальные кто что. Они работали, как психиатры, но ни чего не понимали в этом. Врачами на нашем отделении были - один терапевт, второй - хирург, а третий - невропатолог. Одна врач - Дина Павловна, пришедшая к нам из поликлиники, проработавшая у нас где-то полгода, бегала все время с медицинскими справочниками, чтобы узнать, что назначить больному и какая болезнь у больного. Шли в эту спецбольницу работать врачи, чтобы подзаработать, ничего не делая или те, кому надо было заработать пенсию повыше, так как ставки были выше и плюс платили надбавку за вредность.
Среди больных ходила поговорка про врачей, которую сказал один из больных (Саша Совца) в лицо врачам на обходе: ”. За этими белыми халатами вы не скроете свои черные души...”
Если бы не заведующий нашего отделения, дисциплины у медперсонала не было бы никакой, но один в поле не воин. Последние годы он стал стараться, чтобы, санитары-зэки не распускали руки, но что он мог сделать один.
Врач, которую знали и уважали все больные
В этой психиатрической спецбольнице были не только плохие врачи. Была еще врач, о которой говорили на всех отделениях, которую все больные уважали и как человека и как врача - специалиста в психиатрии. Раньше она была главврачом этой психиатрической спецбольницы. Она была очень добра к больным, не терпела никакого беспредела со стороны санитаров-зэков и сразу убирала этих нарушителей из отделения. При ней не разворовывались продукты из кухни (во время ее дежурства), она разрешила иметь больным гитару, и баян, как развлечение. Вообще подход у нее был очень человечный, то, как она вела себя с больными. Она до комиссии говорила больным, кого собираются выписать, или старалась посеять какую-то надежду в душу больного. После комиссии, она сразу говорила, кого выписали, чтобы больной зря не терзался от мыслей - какие результаты комиссии, поедет ли он домой. Все больные, которые сталкивались с этим врачом в прошлом, отзывались о ней только хорошо, и так как она была заведующей третьего отделения, старались попасть на это отделение правдами и неправдами. Практически это было невозможно и только нескольким больным повезло.
Могу рассказать один случай, произошедший со мной, о том насколько она была хороший специалист, как медик и человек. Где-то в октябре - ноябре 1983 года меня сильно замучил желудок - обострился гастрит - был сильный понос. Она хотя и была на нашем отделении очень редко, только когда дежурила, вечером заходила на наше отделение, делая обход. Во время одного из обходов, это было поздно вечером, после отбоя, заглянув в глазок и посмотрев на меня, попросила санитара-зэка открыть дверь.
Когда он открыл дверь, она подозвала меня и спросила, что у меня болит, почему я такой худой и бледный. Мой лечащий врач этого всего не видел, хотя приходил с обходом, каждые два дня и видел меня с расстояния метра. Она же видела меня до этого месяца четыре назад, смогла заметить изменения через дверной глазок размером 7 х 15 см. Когда я сказал, что у меня боли, она сразу же записала меня к терапевту. Вообще она разговаривала с больным человечно, с сочувствием, а не с позиции силы, как другие врачи. Это притягивало к ней и хотелось открыть ей всю душу. Фамилия этого ВРАЧА - КИВАЧ ЛАРИСА СЕРГЕЕВНА.
На нашем же отделении скрывали, когда будет комиссия, кого, предоставляют на выписку и до последнего дня, пока вечером не выдавали личные вещи, больной не знал, выписали его или нет. Все больные на отделении ходили и думали, кого выписали. Нашим же врачам скажи только о какой-нибудь боли, у них всегда был готов только один ответ - можем выписать аминазин. Это было универсальное средство от всех заболеваний. Какой беспредел творился в больнице, я описываю ниже, как издевались и унижали больных санитары-зэки.
Корпусной
Грозой всей этой психиатрической спецбольницы был корпусной - “Тихонович” - Иван Тихонович Петровский в звании старшего сержанта, его боялись даже наши врачи, хотя они были в звании капитана все трое. Если кто-то, из поступающих больных не понравился корпусному, при поступлении, он говорил санитарам-зэкам, чтобы они “подмолодили” (избили) этого больного. Они, отведя его в душевую, избивали его там. Корпусной вообще был, озлоблен на всех и на все.
Тихонович каждый день по несколько раз приходил на отделение: первый раз, он приходил с бугром и двумя санитарами-зэками. Они простукивали большим деревянным молотком все решетки на окнах: в камерах (палатах) и на коридоре, чтобы проверить, не перепилены ли они. Это было часов в 8 утра, потом он еще несколько раз заходил на отделение, и проходя вдоль палат (камер) заглядывал во все глазки. Если он увидел в глазок, что кто-то из больных подошел близко к окну, то сразу же санитары открывали двери этой палаты, и этот больной отправлялся на уколы аминазина.
Садисты – санитары зэки
Из санитаров-зэков самым жестокими, которые запомнились больным и которых вспоминали не один год были: Илюшонок - который, как бригадир устроил массовое побоище в конце декабря 1979 года, под его руководством были, избиты двести больных двух отделений; Матвеев из Витебской области, который сам глотал таблетки теофедрина, доставая, их у медперсонала и всегда находился в “приподнятом” состоянии. Которому доставляло особое удовольствие устроить кого-то из больных на уколы аминазина - это было, как какое-то развлечение.
В 1984 году освободился санитар-зэк Ковалев, он ненавидел больных. Чуть ли не ежедневно он оскорблял и избивал больных. Однажды он насыпал во время обеда больным в щи битого стекла. Как у него хватило ума вообще до такого додуматься? Хотя об этом узнали врачи, но ему за это ничего не было. Еще были два брата - близнеца - Соколовы, из Орши, которые в издевательствах над больными старались перещеголять друг друга.
Приятно ли было слышать больным от всех этих преступников такие слова, когда они, войдя в камеру (палату) говорили: ”... Эх, мне бы сейчас автомат, я бы положил вас всех в один ряд”. За все эти страшные годы такое я слышал много раз и не от одного зэка-санитара. Откуда у людей такая ненависть к больным людям?
Очень часто, санитары-зэки найдут какую-то жертву (козла отпущения) из больных, в наблюдательной палате и издеваются над ним. Откроют дверь в палату, ударят больного по бокам, и сразу же выскочив за дверь, захлопнут ее. По всему отделению раздается страшный душераздирающий крик и, хотя тебя не бьют, все равно в душе все переворачивается, и волосы встают дыбом.
Пока медсестра выскочит из сестринского кабинета, пока откроет решетку, которая отделяет врачебные кабинеты от палат. За это время все успокаивается, и она не может понять, что случилось. Очень часто санитары говорили медсестре, что виноват сам больной, что он лезет к ним драться или лезет драться к кому-то из больных. Хотя этого и не было.
За это пострадавшему кололи аминазин, да еще делали окутку, то есть, раздевали догола, заворачивали в мокрую простыню, смоченную ледяной водой, потом заворачивали в клеенку, а потом обвязывали крепко все тело, жгутом. Когда высыхает простыня, то тело так стягивает, что больной испытывает страшную боль. Или еще как наказание, колют под лопатки - сульфазин. Это средство выдумали еще фашисты во время войны. Это сера, настоянная на чем-то, ее, подогревают, а потом вводят под лопатки. После чего у больного поднимается температура до 39 - 41 градуса и он испытывает сильную боль. Избивать больных санитары любили, для них это было, как развлечение. Порой, задумываясь над тем, что они делают, удивляешься, для чего их сажали в тюрьму, ведь тюрьма должна перевоспитывать, а здесь воспитывались будущие садисты.
Об этом я не раз говорил врачам, но они никак не реагировали. Очень часто 18 летний санитар-зэк избивал 60 летнего старика. Как у него поднималась рука? Санитаров сменилось за пять лет целая куча, так как им давали срок по пять - семь лет, а через год - полтора их уже не было. Они уходили “на химию” - стройки народного хозяйства. У каждого был свой характер, но все они приходили на отделение очень тихими и забитыми в первые дни, после тюремной камеры. Потом видя, как безнаказанно избивают больных другие санитары, они входили во вкус и делали то же самое, показывали себя, как садисты, беря пример с тех санитаров, которые были перед ними. Они трансформировались на глазах.
«Умное» замечание медсестры
Однажды в 1984 году, летом, поступил повторно в эту психиатрическую спецбольницу один больной, который уже был в нашем отделении. Я не припомню его фамилию. Медсестра Мариничева Раиса Ивановна 1947 года рождения, когда мы сидели в столовой и обедали, сказала: ”Я бы вас всех, больных, держала бы здесь пожизненно“.
Я обернулся и сказал ей на это: ”Ваших бы детей сюда, чтобы они пережили и перетерпели бы то, что нам приходится терпеть. А вы бы пережили и прочувствовали то, что чувствуют наши матери, жены и сестры ”.
Она сразу же испуганно сказала: ”Ой, не дай бог”. Я ответил, что надо думать, о чем говорить, и как только язык поворачивается говорить такое. То, что она сказала, показывает, что она была не далекая и не очень умная, как человек. “ Козла отпущения всегда пытаются скрутить в бараний рог”.(журнал “Крокодил ”)
Обыски – шмоны
Как больные устали в этой больнице от шмонов - обысков. Каждую неделю в отделении у больных проводился шмон. Приходит бригада санитаров-зэков человек четырнадцать, под предводительством корпусного Тихоновича. Выгоняют поочередно каждую палату в коридор, строят больных в линеечку, обыскивая каждого. Зэки ощупывали каждого больного, прощупывая, каждый шов на одежде, осматривая носки, тапочки, вообще все, что можно осмотреть, потом нас загоняли в туалет. После этого начинали шмонать палату, перерывая все в ней. Разбирали кровати, перерывали все тумбочки, ощупывали подушки, и матрасы и простукивали решетки на окнах.
Не дай бог, у тебя найдут листок бумаги, огрызок карандаша или полиэтиленовый пакет. Сразу же назначат уколы аминазина на неделю. Мы отдыхали от этого только тогда, когда Тихонович уходил в отпуск, так как другие корпусные были не так глупы, чтобы искать что-то. Ведь из отделения мы никуда не выходили, войдя при поступлении, и выходя уже после выписки по дороге, домой. Это была, как “крытая” тюрьма.
Врач – садист
Мой лечащий врач - Кожевников Валерий Иванович - “Клоун” поступал, как садист, не только по отношении к моей маме и ко мне, а и к другим больным. Он был очень жесток и к больным и к их родителям. Вместо того чтобы вселить какую-то надежду в сердце матери, у которой болит сердце о своем сыне, он во время бесед с моей мамой, после нашего свидания с ней, наговаривал ей страшные небылицы про меня. Она, приехав, увидев меня и обрадовавшись, после встречи с ним вся в слезах уезжала домой. Еле-еле добираясь, домой из Могилева, она очень часто попадала в реанимацию, так как у нее из-за переживаний обострялся диабет, и случалась диабетическая кома. Получая, после нашего свидания письмо я удивлялся, почему моя мама пишет мне о том, чтобы я не психовал и не злился. В 1984 году, в мае, месяце, на свидании со своей мамой, я спросил у нее, почему она это все пишет, так как я веду себя ”тише воды и ниже травы”.
Я ей стал объяснять, что я, будучи бригадиром группы, в которой 50 человек, уже три года не мог вести себя иначе, так как меня сразу же сняли бы с работы и закололи бы уколами аминазина. Я дорожил своей работой, в работе быстрей проходило время, и не лезла в голову тоска о доме. Мне ведь только одному из отделения доверяли ножницы, и я имел свободное передвижение по отделению. Мама ответила, что врач говорит, что я очень злой, что мне еще долго надо лечится в этих стенах. Хорошо, что на свидании была медсестра, которая знала меня с первого дня и видела все своими глазами, какой я. Она сказала моей маме, чтобы она больше не разговаривала с врачом и не верила всей этой клевете, так как меня бы не допустили к работе, если бы я был таким. После всего этого, что я узнал, на следующий день, я попросился к заведующему отделением на прием, на врачебном обходе. После обхода, санитары-зэки открыли дверь камеры, вызвали меня и отвели к нашему заведующему отделением. В откровенной беседе я рассказал ему все об этом.
Я сказал, что мой лечащий врач планомерно убивает мою мать. А меня же уже 4,5 года закармливают аминазином, хотя я и не нарушаю режим, и все эти годы был бригадиром. Сказал ему также правду, что я не принимаю, а выбрасываю таблетки аминазина. Настоящих нарушителей режима так не пичкают лекарством, как меня, хотя я являюсь бригадиром всех работающих больных. Моему врачу попало за это и, наконец, спустя 4,5 года мне отменили аминазин, которым мой лечащий врач решил закормить меня. Подчас подерутся два больных, наставят друг другу синяков, а им сделают разовые уколы. Мне же он назначал уколы недели на две, не менее. Однажды к больному - Саше Совцу приехала его мама - Клавдия Афанасьевна, проделав семьсот километров с сумками в руках, а он не дал свидания. Ей тяжело старой и больной пришлось возвращаться назад домой, не повидав своего сына.
Пару слов о сеье – за что я был наказан
Расскажу несколько слов о себе, за что меня несколько раз наказывали и назначали лошадиную дозу уколов аминазина. Это случалось неоднократно, и мой лечащий врач искал малейшую зацепку, чтобы придраться и наказать меня. Однажды, когда я был в умывальнике на меня стал материться и оскорблять санитар-зэк, лет семнадцати от роду. Я ему сказал, что он сопляк и что я ему гожусь в отцы, так как его возраст всего 17, а мне 37. Он мне пригрозил, что я об этом пожалею, и сразу же побежал к моему лечащему врачу. Врач вызвал меня, и говорит: ”Как ты мог назвать сопляком санитара - он же твой начальник, я же не называю заведующего отделения как-то”. Я ему ответил, что не уверен, что его оскорбляет заведующий отделения. За это мне две недели кололи аминазином. Второй раз назначил аминазин тот же врач, только за то, что я в письме своей маме написал, что прошу у нее прощения, что приношу ей столько забот и хлопот, и за это я был опять наказан двухнедельным курсом аминазина. Врач сослался на то, что у меня вроде бы депрессия. В третий раз, уже в конце моего срока нахождения в этом аду мой лечащий врач опять постарался меня наказать. Однажды во время приема лекарств ко мне в рот пытался залезть своими грязными пальцами санитар-зэк, я не дал ему это сделать. Тогда они вдвоем с другим санитаром пытались вытащить меня в коридор, чтобы избить. Но за меня вступились все больные, вся палата. И медсестра об этом записала в журнал наблюдений, что произошло ЧП.
Наутро меня вызвал мой лечащий врач “Клоун” - Кожевников Валерий Иванович - он замещал в это время заведующего отделением (заведующий отделением был в это время в отпуске) и сказал, что я ”АССОЦИИРУЮСЬ ” с больными против санитаров, назначил мне двухнедельный курс аминазина и перевел в наблюдательную палату.
Где он вообще нашел такое заумное слово?
“Чаще всего расплачивается тот, с кого и взять нечего”. (журнал “Крокодил”)
На мое счастье, через день пришел из отпуска заведующий отделением и во время обхода, увидел меня в наблюдательной палате. Он спросил о том, как я попал туда. Я рассказал ему все, он сразу же отменил мне уколы аминазина и после обхода пришли санитары, и перевели меня назад в свою палату. Моему лечащему врачу за это опять попало. Конечно, я не ангел и у меня бывали стычки с кем-то из больных из-за взаимной неприязни за эти страшные годы, но это было очень редко.
Нелегальная переписка
Однажды, где-то в 1981 году я достал стержень от авторучки и пару листочков папиросной бумаги. Вот тогда я и написал свое первое письмо на волю, в котором описал беспредел, творящийся в этой психиатрической спецбольнице. Писал я его или поздно вечером или рано утром, лежа под простыней на кровати, чтобы ни в коем случае никто не увидел, то что, я делаю, так как было очень много “кукушек”, среди больных. Очень сильно пришлось поломать голову о том, как передать письмо маме. Нелегальное письмо представляло собой маленький комочек, завернутый в целлофан и обвязанный нитками. Во время свидания мне удалось сказать пару слов о письме, маме и я смог во время поцелуя передать его ей. Так родилась еще одна ”белорусская подпольщица”.
Так я передавал свои нелегальные письма на волю, в которых описывал тот беспредел, который творился в этой психиатрической спецбольнице. Благодаря этим письмам к нам в спецбольницу приезжали комиссии из Минска и Москвы - из МВД. Хотя эти комиссии не делали погоду, но все-таки врачам попадало за недостатки, которых было очень много. Врачи догадывались о том, через кого идет информация на волю о беспределе, но поймать меня так и не смогли.
Что мне готовила судьба
Однажды, написав одно из нелегальных писем, самое большое из всех, и одно из последних, я приготовился к свиданию, но я не знал какое ждет меня испытание ! Оказалось, что один из больных - “кукушка” - по фамилии Драб, он заметил, что я писал письмо и успел сообщить об этом врачам или санитарам.
Друзья могут быть фальшивыми, а враги настоящими.
(журнал “Крокодил”.)
Когда пришел вольный санитар на отделение, чтобы забрать меня на свидание, то санитар-зэк, открыв камеру, вызвал меня на коридор. Мы с вольным санитаром, пройдя решетку, подошли к двери, за которой была лестница, ведущая вниз из отделения на улицу. Санитар открыл дверь, а за дверью я увидел двух санитаров-зэков и корпусного Тихоновича. Он сказал: ” Ну, что, идешь на свидание - это хорошо ”. И они, пропустив меня, вперед стали спускаться со мной на первый этаж, где у нас была баня. Заведя меня в предбанник, они сказали, чтобы я раздевался догола. Сердце мое оборвалось, я побледнел, и стоял, ни жив, ни мертв. Я разделся, а санитары стали ощупывать мою одежду, носки и тапочки с остервенением, несколько раз. Не найдя ничего, Тихонович сказал, чтобы я одевался и так сказал санитарам-зэкам: ”Видно он ошибся”.
Я не буду описывать, где находилось письмо, это не столь важно. Видимо, есть бог на белом свете, который спас мою жизнь, потому что, найдя это письмо, меня бы избили до полусмерти, и я бы очень долго не попал бы ни на какое свидание, а может быть, меня бы закормили лекарствами. Тяжелые это, конечно, воспоминания, не просто так на моей голове появились седые волосы. В конце концов, однажды меня вызвал к себе заведующий отделением и сказал так: ”Если к тебе будут приставать санитары - оскорблять или пытаться избить, сообщи мне. Я уберу этого санитара, а не пиши свои нелегальные письма на волю и не сообщай своей маме”. Очень часто потом больные просили меня, чтобы я помог убрать зарвавшегося зэка-санитара, который начинал издеваться над больными
Мой ангел-хранитель.
Теперь о самом главном- о моей маме
Моя мама была моим ангелом хранителем. Ей я кланяюсь низко в ноги. Если бы не она, я бы не выжил в этом АДУ. Я обязан ей всей своей жизнью. Сколько сделала она для меня трудно описать, но я постараюсь описать хотя бы часть того. Откуда находила она силы на поездки? Ей был уже седьмой десяток, и она была тяжело больна: гипертония, сахарный диабет и больное сердце, так как у нее было предынфарктное состояние. Неоднократно после этих поездок на эту спецбольницу она попадала в реанимацию, так как у нее был сахарный диабет, и наступала кома. Ведь уровень сахара в крови доходил до 486 % , а норма была 100 %. Не один раз, ее находили в квартире без сознания соседи и отправляли на скорой помощи в больницу. Ведь у нее нервы были тоже на пределе, да еще мой врач рассказывал ей разные кошмары, и она не выдерживала этого.
Огромное спасибо всем этим добрым людям - моим соседям, которые сберегли и сохранили ее до моего приезда. Сколько слез было пролито моей мамой, и, сколько бессонных ночей она провела из-за меня. Сколько горя принес я ей из-за того, что произошло. Сколько инстанций пришлось ей обойти, сколько порогов оббито ею, во, сколько мест она писала письма, чтобы хоть как-то помочь мне. Где она только не была: в МВД, в Комитете Советских Женщин на приеме у Терешковой, которая очень жестоко обошлась с ней; в медицинском управлении МВД, писала Главному психиатру г. Москвы Рыбкину, Главному психиатру Казанцеву В.Д. и в другие инстанции. Но везде начальники были, безучастны к ее просьбам. Прикрываясь партийными билетами, они строили только свои карьеры и ждали взятку побольше, но что могла дать им бедная больная женщина, которая была на пенсии и получала гроши. Она экономила на всем, недоедала и недопивала, чтобы хоть что-то привезти мне.
На мизерную пенсию она старалась купить как можно больше продуктов, чтобы я не нуждался ни в чем в этой спецбольнице. (Об этом я узнал уже, выйдя из психиатрической спецбольницы - мне это рассказали мои соседи, как ей тяжело жилось без меня.) Тяжело больная, на пределе своих последних сил, она приезжала ежемесячно в Могилев из Москвы, чтобы увидеть меня на свидании в течение сорока минут и в тот же день ехать домой. Проделывая без сна и отдыха полторы тысячи километров.
Она везла за спиной целый рюкзак с передачей, как турист. Но самое главное было для нее увидеть меня - это была для нее самая большая радость. То же самое было и для меня. Свидание было для нас, как великий праздник. Я просил ее не приезжать так часто и не везти столько продуктов, но она не слушала этого. В мае 1983 году ей на свидании сделалось плохо, и у нее на свидании отнялись ноги. Я просил в письмах своих родных, чтобы они не пускали ее в эти поездки. Но она ни кого не хотела слушать. Иногда что-то не принимали, и ей приходилось везти это назад. Она привозила не только продукты, но и духовную пищу - журналы и газеты, которые я выписывал на дом. Если бы не газеты и журналы, я бы отупел там до предела.
То, что делала моя мама для меня - это был героизм, даже больше. Не знаю, как назвать это! Первый раз моя мама приехала ко мне в январе 1980 года, почти сразу же после моего поступления в эту психиатрической спецбольницу из Москвы, из Бутырской тюрьмы, но в первый раз ей страшно не повезло, так как начался карантин из-за гриппа, и никому не давали свидания. Проведя бессонные ночи, она уехала назад ни с чем, так и не повидав меня, проделав 800 километров в одну сторону. Ведь она не видела меня до этого полгода. Она привезла передачу мне, но это было не самое главное ни для меня, ни для нее. Главная радость для нас была увидеть друг друга.
Тяжелая травма моей мамы
Один раз произошел УЖАСНЫЙ СЛУЧАЙ: В одно из наших свиданий с моей мамой, я вошел в комнату свиданий, сопровождаемый вольным санитаром. Моя мама сидела на скамейке, как всегда и ждала меня. Когда мы поговорили с ней, и наше время свидания истекло, санитар принял и проверил мою передачу. Я встал, взял корзинку с передачей и собрался идти. Встала и моя мама, но вместо того, чтобы идти, она стала прыгать на одной ноге. Я спросил у нее, что случилось, но не получил вразумительный ответ. Она ответила, что сильно ударила ногу, и нам пришлось расстаться, так как меня торопил санитар. Но в письме, полученном, впоследствии из дома, я узнал от родных, что она сломала ногу в двух местах.
Вот что произошло: Мама опаздывала на поезд, чтобы ехать ко мне, в Могилев. За спиной у нее, как всегда, был рюкзак с передачей, а в руках сумка. На Белорусском вокзале, в Москве в это время был какой-то ремонт, и вся площадь была перекопана. Она очень торопилась на поезд, попала ногой в какую-то яму и сломала ногу. Сломав ногу и пересиливая страшную боль, она попрыгала на вокзал к вагону. Доехав до Могилева, ей пришлось еще прыгать на трамвай или автобус, чтобы доехать до тюрьмы, которая находилась на окраине Могилева. Наша психиатрическая спецбольница находилась на территории этой тюрьмы. Где-то месяц она не приезжала, а потом стала приезжать еще несколько месяцев на костылях и с ногой в гипсе, так как у нее из-за диабета и возраста кость срасталась медленнее, чем у здорового человека. Я просил ее не приезжать, но она не обращала внимания на мои просьбы.
Как это можно назвать - САМООТВЕРЖЕННЫЙ ГЕРОИЗМ или ЕЩЕ как?
И сегодня спустя семь лет после ее смерти соседи восхищаются ее подвигом. Какая она была мать, как она любила меня. НА ТАКОЕ СПОСОБНА ТОЛЬКО НАСТОЯЩАЯ МАТЬ! Еще раз хочу сказать для тех, кто не понимает, что ближе матери нет ничего. Никто не заменит ее.